http://www.ej.ru/

Сборный том Леонида Волынского «Сквозь ночь» вышел в серии издательства «Терра», приуроченной к юбилею окончания Второй мировой войны, и включает в себя три автобиографические повести: «Сквозь ночь» (1963) «Двадцать два года» (1965) и «Дрезденские тетради» – сокращенный вариант повести «Семь дней» (1956). Эти вещи в свое время не раз перепечатывались, переводились на ряд европейских языков, но за последние двадцать лет не переиздавались.
Леонид Волынский (Рабинович) (1913-1969) – мой дед, человек с легендарной биографией, игравший значительную роль в киевских и московских художественных кругах. Из его друзей — а среди них были Виктор Некрасов, Давид Самойлов, Семен Лунгин, Илья Нусинов, Елена Ржевская, Зоя Богуславская, архитектор Авраам Милецкий и многие другие — сегодня в живых остались единицы, перечтешь по пальцам.
Дед заболел раком мозга, когда мне было девять лет. Каждая подробность его жизни, которую он успел до смерти рассказать мне, впечатана с младенчества в память. Осенью 1941 года ушедший добровольцем на фронт Леонид Рабинович, художник Киевского театра оперы и балета, попал в знаменитое окружение под Киевом, в немецкий плен. По вызову «комиссары, евреи» он встал в шеренгу расстреливаемых, однако немцы его не убили. Через несколько недель дед сумел бежать, скитался, снова угодил к немцам и снова сумел бежать, а затем, чудом вывернувшись из проверочной мясорубки в «органах» собственной армии, стал начальником штаба стрелкового батальона и дошел с Первым украинским фронтом до Германии. Два года он не имел никаких вестей из дома, и только позже, через дядю и тетку – блокадных ленинградцев – узнал о расстреле в Бабьем Яру своих отца и матери, других близких. Жена и маленькая дочь (моя мать) в Бабий Яр не попали, убежав из Киева при последней возможности.
Дед шел с армией на Германию. В Дрездене, как оказалось, его ждало самое интересное. Но сначала об Украине, о той Волыни, откуда родом его псевдоним – вынужденный, послевоенный, обязательный в ту пору для печатающихся людей с еврейскими фамилиями.
Застрявшая в памяти интонация устных рассказов деда и строй его военной повести «Сквозь ночь» очень похожи. Неэффектная яркость, страшная простота слов и их сокрушительная правдивость – абсолютный унисон запомненным мною почти наизусть рассказам. Вот как он описывает начало крупного окружения русских войск к востоку от Киева, где погибли и были взяты в плен сотни тысяч людей.
«Меня вызвали к генералу.
– Слушайте, младший лейтенант, – сказал он устало и негромко, – отправляйтесь к шоссейной дороге, остановите первую машину, где увидите старшего командира, не ниже полковника. Скажите, что начальник инженеров фронта просит задержаться и прибыть к нему.
Он так и сказал «просит». Я откозырнул и отправился выполнять приказание.
Я остановил первую же легковушку Выслушав меня, хмурый полковник помолчал, взглянул в небо, хлопнул дверцей, и «эмка» покатила своей дорогой.
Пришлось вернуться ни с чем. Генерал все так же сидел за столом, сжимая виски. Хозяйка, осторожно переступая загорелыми босыми ногами, поставила перед ним кружку молока. Я выждал, пока она уйдет, и доложил.
– Можете быть свободны, – проговорил генерал, не подняв головы.
Как только стемнело, штаб снялся из Яблуновки. До нас, делегатов несуществующей связи, никому не было дела. Кто-то из штабного начальства сказал, что мы можем вернуться в свои части. Где именно находятся в настоящее время эти части, никто сказать не мог».
О неописуемом сумбуре, царившем среди разбитой и никем не управляемой советской армии на Украине осенью сорок первого года, Волынский рассказал тогда, когда об этом и упоминать было нельзя. Эти отрывки его прозы – такая же смелость, какую он проявлял в жизни и на войне. В его повести командование над молчащей толпой бойцов принял он, младший лейтенант. Рядом пытался организовать группу, вывести солдат из западни какой-то старшина. Страницы, многое объясняющие в психологии той войны, по крайней мере ее начала.
Еще один незабываемый эпизод – строки о дне, вернее о часах и минутах, когда, раздетый и разутый, дед стоял в шеренге расстреливаемых – коммунистов и евреев.
«...Я… встретился с ним взглядом, и здесь произошло то, что не объяснишь никакими другими словами, кроме слова «судьба». Взгляды скрестились, и он спросил:
– А ты чего здесь стоишь?
Я молча пожал плечами. Он спросил:
– Комиссар?
Я качнул головой: «Нет». Это была правда. Вряд ли я стал бы лгать в ответ на следующий вопрос. Но больше он ничего не спросил. Видно, моя наружность никак не сходилась с его представлениями о тех, кому следовало умереть. На какую-то долю секунды (ее, эту малую долю, ощутил только я) все повисло на острие иглы; он повернулся к унтер-офицеру, сказал ему что-то по-немецки – быстро, отрывисто, а затем крикнул мне:
– Weg! Лезешь куда не следует...
Странное подобие улыбки промелькнуло на его мучнисто-бледном лице. Обернувшись, он прокричал:
– Отдайте ему одежду!»
И дед, и бабушка считали этот случай чудом. Чудом было и то, что, избежав десятков передряг, с Первым украинским фронтом дед вступил в Германию, и не куда-нибудь, а в разбомбленный англо-американской авиацией Дрезден, куда он въехал по обгорелому щебню, и в тот же день, в тот же час приступил к выполнению работы, которая оказалась главным поступком его недолгой жизни.
«Из-за поворота навстречу вырывается мотоциклист. Поравнявшись с нами, он резко снижает скорость и, махнув рукой, успевает крикнуть:
– Сикстины в Дрездене нет!
И уносится дальше, оглушительно треща, окутанный облаком рыжей кирпичной пыли.
Это капитан Орехов из штаба дивизии. Еще неделю назад, сидя на обочине дороги, мы с ним промеряли по карте расстояние до Дрездена, говорили о предстоящем большом наступлении и о том, что может произойти с Дрезденской галереей, если в городе завяжутся уличные бои...»
Журналист Евгений Гороховский, восстановивший по документам историческую ситуацию, так повествует об этом в киевском еженедельнике «Зеркало недели» №№ 34 и 35 (2000):
«В течение пяти с половиной лет Второй мировой войны Дрезден почти не пострадал. В ночь на 14 февраля 1945 года англо-американская авиация расправилась с ним за 90 минут. В начале мая здесь появились советские войска — начались памятные «Семь дней». Именно так называется документальная повесть киевлянина Леонида Волынского — человека, благодаря которому стало возможным сохранение бесценного наследия культуры Германии в разбомбленной, сожженной «Флоренции на Эльбе». Именно так называли культурную столицу Северной Европы многие поколения ценителей уникальных сокровищ изобразительного и прикладного искусства, собранных саксонскими монархами за сотни лет и хранившихся в грандиозном архитектурном комплексе Цвингер. Когда лейтенант Волынский и его товарищи… оказались в Дрездене, они увидели груду обугленных развалин. Волынский получил специальный приказ командования и… отправился на поиски Дрезденской галереи в руины Цвингера. В остатках здания… следов картин не оказалось. …Поискам группы Волынского помогла случайность. Сотрудница Музея скульптуры рассказала о каких-то земляных работах, проводившихся эсэсовцами в районе Академии художеств. Там действительно удалось обнаружить громадный бетонированный туннель, где… спрятали коллекцию дрезденских скульптур: античных, средневековых, барочных и многих других. Его разминировали. Картин не нашли, но в тайнике оказался ящик с каталогами галереи, на дне которого лежал странный план с извилистой линией реки, загадочными значками и буквами... Продолжая поиски, Леонид Волынский начал с идентификации пункта «T» — ближайшего к Дрездену. В селении Гросс Кота после безуспешного обследования окрестностей нашли старика, сказавшего, что ничего особенного в округе нет, разве что старинная заброшенная каменоломня. Это по дороге к замку Кёнигштайн, некогда неприступной твердыне основателя Цвингера — курфюрста Саксонского, короля польского Августа II Сильного (1694—1733). Когда саперы с величайшей осторожностью вскрыли проход штольни и лейтенант с товарищами проникли внутрь, то с удивлением обнаружили… красный товарный вагон, стоявший на рельсах узкоколейки. Внутри находился большой плоский ящик, запертый какими-то хитроумными замками. Рядом валялась большая картина в массивной золоченой раме. Бывший художник Волынский рукавом гимнастерки вытер пыль в первом попавшемся месте полотна и… увидел хорошо знакомое лицо. Это был «Автопортрет Рембрандта с женой Саскией». Рядом находились еще одна картина Рембрандта «Похищение Ганимеда», «Спящая Венера» Джорджоне, «Святая Инесса» Рибейры, «Возвращение Дианы с охоты» Рубенса… Небольшие полотна — шедевры «малых голландцев» – были свалены дальше в глубине штольни. Всего в каменоломне «T» было около 200 картин. Закрытый ящик увезли в распоряжение батальона. Там оказалась «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Ее нашли 9 мая 1945 года…»
При подготовке нынешнего издания с согласия нашей семьи были значительно сокращены те главы «Семи дней», где рассказывалось не о поисках картин, а о жизни художников, о строительстве города Дрездена, о саксонском курфюрсте Августе. В посвященной военному юбилею серии многочисленные личностные и вкусовые оценки автора и сведения по истории искусства казались неуместными. Но для деда эти темы были чрезвычайно важны. Леонидом Волынским было создано несколько книг, жанр которых можно определить как «популярная литература об искусстве». Это «Лицо времени» — о русских художниках-передвижниках; «Зеленое дерево жизни» — о французских импрессионистах (тема в конце 50-х еще полузапретная); «Дом на солнцепеке» — о Винсенте Ван Гоге (вообще запретная фигура, и чего стоило добиваться в 50-60-е годы публикации этой книги!). Из подобных произведений, рассчитанных в основном на молодого читателя, можно было получить сразу и захватывающие жизненные сюжеты, и начатки искусствоведческого анализа.
Он упивался чужими культурами, он выезжал куда удавалось, написал дивные очерки о Грузии и Армении, книгу о старой русской архитектуре, о Кижах и Валааме, а за границу его выпустили всего один раз, незадолго до смерти, и куда!? – в Болгарию! Дед съездил и написал очень талантливые фрагменты, «Болгарские записные книжки». Он диктовал их бабушке и маме уже прикованный к постели, а я, ребенок, нажимала на крупные кнопки скрипучего портативного магнитофона «Весна».
Моя бабушка Раиса Григорьевна Волынская, которая сейчас, в свои девяносто два года, заново перечитывает дорогие ей строки, считает, что нынешняя публикация книги – торжество справедливости. Она ведь помнит помпезные мероприятия в честь так называемой эпопеи спасения Дрезденской... (Да уж, эпопея: лейтенант с пятью бойцами в стрессе от дикой спешки... а ведь все тайники были заминированы, а саперам спешка не показана...) Помнит, как сперва ее муж сочинял формальный рапорт на имя Сталина, а буквально назавтра его фамилия была исключена из реляций: что за Рабинович в космополитном 1949 году? Как Рабинович может стать героем?! Помнит о его живом таланте, ярком юморе, любопытстве ко всему сущему. Он умел спроектировать красоту (дизайнер Божьей милостью) и создать мелкие чудеса своими руками, буквально из никаких материалов (из пробки шампанского... из ореха). У него был ни с чем не сравнимый, никогда более мне в жизни не встретившийся художественный вкус. Изящество. Благородство.
Больше всего на свете, кроме жены, он любил искусство.
Ему удалось доказать свою любовь великим делом.