7 марта 1785 года в Милане родился итальянский классик Алессандро Мандзони
... Из подражателей или последователей Вальтера Скотта особенное внимание заслуживают итальянец Мандзони и француз Де Виньи как сочинители романов исторических. Роман первого из них. "Обрученные" . заключает в себе черты отличного достоинства: в нем видишь Италию описываемой эпохи, видишь страсти народные в борьбе с чужевластием; становишься как бы очевидцем ужасов чумы и голода, порывов мятежной черни, и проч., и проч.
Литературная газета, 1830.
"Подражателем Вальтера Скотта" звали Мандзони и соотечественные критики, и сам он именно так характеризовал свое творчество. На языке миланского журнала "Кон-чильяторе" и сплотившейся после его закрытия (1819) группы революционных журналистов "вальтер-скоттовский" было синонимично "романтическому", а "романтик" значило "франкофил", "революционер" и "патриот", "враг австрийцев". Группа "Кончильяторе" выдвинула "романтическую программу", где на первом месте стояла общественная значимость произведения. Слова "аполитичный романтик" в Италии тех лет прозвучали бы бессмыслицей. Романтик должен был быть активным борцом за освобождение страны от австрийского ига, более того — все его творения рассматривались как оружие в этой борьбе.
Затем от произведений требовалась достоверность, "истинность". Права художественного вымысла были заметно ограничены. "Не изменяй святой Истине" — говорит юный Мандзони устами своего героя — учителя и идеолога Карло Имбонати ("Поэма на смерть Карло Имбонати",1807). Кроме идейности и достоверности, произведение должно было обладать и третьим, не менее важным качеством — быть общедоступным, "внятным".
Все творчество Алессандро Мандзони есть воплощение этих принципов. Как явствует из дневников и писем, почти все его художнические сомнения разрешались после теоретического осмысления с учетом трех заповедей "романтической программы". Выбор сюжетов определяла, как правило, "общественная польза". Мандзони не горел страстью к прямым политическим обличениям. Громкие призывы к борьбе с оккупантами в его творчестве редки; порой Мандзони просто воздерживался от своевременного их обнародования — скажем, патриотическая ода "Март 1821" (1821) была оглашена в 1848 г. Он был убежден, что наиболее "общественно полезно" и разумно брать сюжеты из прошлого, но затрагивая при этом самые болезненные вопросы кризисных эпох итальянской истории. Так, в трагедии "Граф Карманьола" (1820) взяты события XV в. — борьба Венеции и Милана, решившая судьбу единственного свободного итальянского государства. В "Адельгизе" (1822) описано крушение лангобардской империи (VIII в.). Время действия главного произведения Мандзони, "Обрученные" — XVII век, самый унизительный период итальянской истории, эпоха чужеземного владычества и внутринациональной розни. Место действия, Ломбардия, также выбрано не случайно. Родина Мандзони, эта просвещенная и промышленно развитая область Италии, сейчас — после Венского трактата 1815 г. — вновь, как в XVII в., попала под эгиду Габсбургов, и национальная трагедия той эпохи переживалась писателем и читателями как трагедия нынешнего дня.
Первый вариант этого "злободневнейшего исторического романа" (характеристика Э. К. Висконти) назывался "Фермо и Лючия" (имена героев были оптимистически аллегоричны — "Опора и Свет"). Завершив первую редакцию, Мандзони недоволен "недостатком достоверности" (письмо Клоду Форьелю, 1824). Теперь он пойдет от "неправдоподобной пропагандистской аллегории" к "жизненной правде".
В 1827 г. выходит вторая редакция — первое издание романа, озаглавленное уже "нейтрально" — "Обрученные". Сменил имя и главный герой. Роман пользуется успехом и на родине, и во Франции, где его хвалит Сент-Бёв, и в Германии, где его отмечает Гете. Однако мнение автора опять расходится с оценкой критики. "Лишь теперь мне стало видно, что роман написан языком, которого можно только стыдиться. Где живительный источник поэзии Данте и Петрарки, где величественная тосканская речь? Роман пестрит выражениями, пригодными лишь на ломбардском рынке" (письмо 1828 г.).
Автор к себе слишком строг: роман и в таком виде превосходно читался, доля ломбардских речений в устах его персонажей была не столь уж велика. Но — что правда, то правда — флорентийскому, римскому или неаполитанскому читателю в некоторых местах потребовался бы перевод: так безусловная "достоверность" повествования пришла в противоречие с требованием "общедоступности". Воплотить все требования романтической программы было бы возможно, лишь владея неким общеитальянским литературным языком, но его еще не было.
Искусственно-книжное наречие флорентийской академии Круска, которым изъяснялись персонажи высоких трагедий, было бы немыслимо в устах простых крестьян Мандзони. Не годился и разговорный флорентийский язык: за многие века он далеко ушел от литературного, превратился в невнятный за пределами Флоренции диалект и никак не "ложился на бумагу".
О необходимости создания универсального языка итальянской словесности думали многие — начиная с Данте Алигьери и Петрарки. Момент настал лишь в XIX в. Предстояло синтезировать письменный и разговорный флорентийский язык, французский и испанский материал; речения множества итальянских диалектов, лексику шедевров итальянской поэзии. Мандзони берется за этот фантастический по масштабам труд.
Он переселяется на постоянное жительство во Флоренцию ("Еду полоскать свое тряпье в водах Арно"). Создание нового языка заняло пятнадцать лет. В 1838—1839 гг. третья редакция "Обрученных" явила Италии первый практический опыт новой прозы. А чтобы теоретически обосновать свой опыт, Мандзони потребовалось еще целых 30 лет. Основы его концепции изложены в записке "О едином языке и способах его распространения в народе"(1868).
XIX и XX века показали, что мандзониевский переворот в языке определил развитие итальянской прозы. Любопытно, зная это, наблюдать, сколь мало внимания обратили на лингвистическую сторону труда Мандзони его современники.
Итальянцы восхищались интригой. Большинство похвальных откликов роман получил за рубежом, где его читали в переводах, отрешась, естественно, от лингвистической стороны дела. "Отроду не читал ничего прелестней", — сказал об "Обрученных" Пушкин, по свидетельству С. А. Соболевского и А. П. Керн. Пушкин читал французский перевод Рея Дюссейя 1830 г. Этим чтением, по мнению А. К. Дживелегова, обусловлены некоторые сюжетные совпадения "Обрученных" и "Капитанской дочки". "Литературная газета" в 1831 г. анонсировала первый русский перевод: "Исторический роман сей имел необыкновеннейший успех во всей Европе..."
Сам Мандзони считал свой роман в первую очередь безупречным историческим пособием, "пропагандистским документом народного просвещения". "Я понимаю исторический роман как изображение, не без намека, состояния общества так чтобы можно было поверить, что это действительные события", — писал он Форьелю в 1821 г. То же он повторил в теоретических письмах к Д'Адзелио, к Шове ("Письмо о единствах"), в статье "О романе вообще и о соотношении вымысла и истории в романе". Параллельно с романом Мандзони создал "столь же исторически достоверные, и вдобавок свободные от вымышленной интриги" сочинения "История позорного столба", "Исследование о чуме 1630 г.", "Об истории Ломбардии" и пр. Роман вызвал много исторически детальных продолжений и подражаний: роман Дж. Розини "Монцская монахиня", написанный на основании "незамеченных Мандзони исторических фактов", роман Д'Адзелио "Этторе Фьерамоска", Ч. Канту "Маргерита Пустерла", Ф. Д. Гверацци "Осада Флоренции" и т. д.
Мандзони очень гордился своей историографической дотошностью, хотя нередко она раздражала читателей: "Историк сыграл с поэтом плохую шутку. В качестве историка Мандзони преисполнен невероятного уважения к себе. Словом, он задыхается от избытка материала",— писал И.В.Гете. Впрочем, заканчивается суждение Гете все же искренней похвалой таланту итальянского писателя: "Роман Мандзони... превосходит все, что мы имеем в этом роде. Мне кажется, ничего выше нельзя было создать".
Е. Костюкович